Александр Володин. Жизнь идиота

.. Это было до войны. После школы я работал в деревне учителем... И однажды вдруг почувствовал, что не знаю, что мне с собою делать... уволился из деревни и добровольцем вступил в армию -- в новое, бесправное, униженное состояние. Все говорили, что я дурак, да я и сам это знал...

И вдруг за несколько дней до этого – звонок по телефону. Женщина. Откуда-то всё обо мне знает. И говорит: “Может быть, встретимся?” Я ей сказал: “Я не хочу встречаться”. Она спрашивает: “Почему?” “Я чувствую, что это наказание судьбы за что-то. Что я скоро должен прощаться с прекрасной женщиной”. Она говорит: “Да нет, я маленькая, серенькая”. А, думаю, ну тогда ничего. И мы пять дней погуляли... Когда нас повезли, и я уже садился в машину, она одна меня провожала, я не хотел, чтобы кто-нибудь даже знал, как глупо я поступаю. И она стояла около грузовика. Я это даже вставил в “Пять вечеров”. Все плачут, а она нет. Потом говорит: “Вот видишь, какая у тебя будет бесчувственная жена...” Я говорю: “Вот это да! Чего вдруг?”

Тогда ещё не было в армии ни дедовщины, ни самоубийств. Но было другое. Не отпускали из армии даже после того, как отслужишь положенное. “Ты сколько служишь?” – “Три года. А ты?” – “Четыре года. А ты сколько?” – “Пять лет”. И непонятно было, это что, на всю жизнь – казарма?

Нас копили, пока война не начнётся. А до войны Тимошенко издал приказ, что командир может бить рядового по физиономии, если он не выполняет приказания. Или стрелять. Нас копили, копили, пока война не начнётся. Она началась совершенно неожиданно. В тот день нас повели строем смотреть кино в Доме Красной армии под Полоцком, где мы служили. А я тихонько остался за воротами, чтобы посмотреть на женщин. Посмотреть, как они стучат каблучками. Сколько я их тогда увидел! Как они все были прекрасны! Так на всю жизнь у меня и осталось. И вдруг вываливается из Дома Красной армии наше подразделение, все обнимаются, целуются, кричат. Я к ним: “Что случилось, что?” Они, счастливые: “Ты что, не слышал? Там объявили – война!” Боже мой, война, какое счастье! Наконец-то свобода! Две недели, мы кого-то побеждаем, захватываем. Потом армия не нужна, нас демобилизуют. А до этого ещё дороги туда – на Запад. Мы идём этими дорогами. Потом возвращаемся домой. Это было такое счастье!

Мы шли по городу Полоцку, пели песни и смотрели на женщин, которые стояли у дверей и плакали. Ну, думаю, дуры! Мы орём на политрука: “Да Будённый уже взял Варшаву, Ворошилов подходит к Берлину, а мы-то, когда?” – “Ладно, успеете, успеете...” .. Немецкие самолёты летели над нами в Полоцк и тихо там бомбили. Нас потом бросали на танки в расчёте на то, что они поскользнутся на нашей крови. Потому что у нас почему-то и танков не было. А я всё вперёд лез. Друзья мои говорили: “Саш, ну что ты рвёшься? Ты посмотри, что происходит!” На фронте знаете, как, чуть-чуть отклонишься от чего-то, подладишься к начальству, тебя куда-то не пошлют, это значит, ты себе жизнь получил, а смерть положил на другого, Так что я там, как интеллигент и как еврей, всё время рвался вперёд... И вернулся я с фронта получеловеком – у меня было сильное ранение.

Мы бежали в атаку подо Ржевом. Сзади бежали два нацмена, которых тогда недолюбливали, потому что они немножко уклонялись. Ну а чего им было за другую страну так уж воевать? И вдруг один из них изо всей силы бьёт меня сапогом в бок. И так ударил, что я рухнул в чёрную воронку от предыдущей мины. А они упали на меня. Я лежу и не могу дышать и прошу, шепчу, задыхаюсь: “Слезьте с меня, слезьте с меня...” Потом, когда убирали раненых, их сняли. Оба были убиты... А меня там лечили. Осколок не вытащили, он был близко от сердца...

Все переписываются с кем-нибудь. Тогда я стал переписываться с той девушкой. Всю войну переписывался. А раз переписываюсь, значит, это моя девушка. Меня наградили медалью, тогда ещё редкой – “За отвагу”, которую я вскоре потерял, когда вытряхивал вшей. Мы были все во вшах. Даже эта девушка однажды получила от меня конвертик, в который залезла вошка. Эта девушка потом стала моей женой.

Стыдно быть несчастливым

Послевоенное время оказалось не счастьем, а чем-то тусклым, опасным и уродливым. И я вопреки всему написал себе заклинание: “Стыдно быть несчастливым”. На фронте была далеко идущая мечта: потом, когда кончится война, стыдно будет быть несчастливым. Женщины. Самые, казалось бы, несовершенные иногда говорят такие слова, и так смешно шутят, и так проницательно думают о нас, чтобы нам было лучше, чтобы нам было сладко. И с последней из них, как с первой из них. Стыдно быть несчастливым. И я, сломанный человек, присоединял свою несчастливость к своим стыдам. Потому что думал: а вот этот, без двух ног, ему-то как?.. А старушка, которая доживает свои дни в переходе, ей-то как?.. Скольким людям хуже, чем мне!..

И вот я написал “Фабричную девчонку”. Такая социальная пьеса, сейчас устаревшая. А “Пять вечеров” – ну никакая, ничего социального там нет. Я не хотел её показывать, мне стыдно было, но Товстоногов начал её репетировать... Потом, когда после первого акта были долгие-долгие аплодисменты, я был ошеломлён: за что? Все ходили с красными пятнами на щеках и говорили, и обнимались. А потом второе действие… Тут уж Бог знает, что творилось...

Я всегда знал, что я тупой и ограниченный человек, и пьесы я писал, заранее стыдясь, что будет плохо. Даже, помню, куда-то в гости собрался и уже пальто надел на одну руку, дай, думаю, всё-таки запишу быстро, записал и ушёл, а потом смотрю, ничего вроде, несмотря даже на то, что выпил перед этим. Но я ни с кем не делился, заранее уверенный, что будет плохо...

Никто не знает, сколько всего накопилось

– Когда я трезвый, опять эти мысли о стыдах, о вине, и я не могу от них избавиться. И опять в рюмочную. А они мне там: “Ну что с вами?” “Да чёрные мысли”, – говорю. Некоторые говорят: “Вы -- то-то и то-то... Ваше поколение – это то и то...” Мне так неловко. Я тут же вспоминаю всё, что было... Вручали недавно “Золотую маску”. Я ни слова не сказал, только кланялся в разные стороны, как китайский болванчик. Потом спрашивают: “О чём вы думали, когда вам вручали “Маску”?” Да о том, сколько нелепого, глупого, плохого было в жизни. От чего я не могу избавиться.

Ко мне сегодня хорошо относятся. Меня это каждый раз удивляет, и как-то делается не по себе. Они не знают, сколько во мне всего накопилось против них. Если бы при мне ругали то, что мне дорого, я бы как-то сопротивлялся. Но культура, интеллигенция, театр – им вообще не нужны... Они не понимают, что души людей очищаются искусством. С души надо начинать... …Мне мой младший сын говорил, когда ещё был маленький: “Папа, а у тебя бывает, что ты знаешь, что впереди будет что-то хорошее?” Я говорю: “У меня бывает, что я знаю, что впереди что-то будет. Но плохое”.

Остаётся одна жалость. Жалость ко всему, что подавлено, унижено и унижаемо каждый день. И неприязнь к тому роскошному, что всё время показывают по телевидению. Поменьше бы это показывали. Я с теми, кому тяжело, и кто мучается... И в то же время всегда сохранялось в душе место для идеала.

Та прекрасная женщина в белом платье, подобную которой я видел в то утро, когда не знал, что началась война... ...Я мог бы написать про жизнь идиота, буду продолжать свои “Записки нетрезвого человека”. А может быть, стихи. Даже не стихи – полустихи...

“Простите, простите, простите меня.

И я вас прощаю, и я вас прощаю.

Я зла не держу, это вам обещаю,

но только вы тоже простите меня.

Забудьте, забудьте, забудьте меня.

И я вас забуду, и я вас забуду.

Я вам обещаю: вас помнить не буду,

но только вы тоже забудьте меня.

Как будто мы жители разных планет.

На вашей планете я не проживаю.

Я вас уважаю, я вас уважаю, н

о я на другой проживаю. Привет”.

[из беседы с Александром ВОЛОДИНЫМ (Игорь Шевелёв, "Общая газета", 1997, № 17)]

Мы в Vkontakte     Мы в Telegramm     Мы в ЖЖ     Мы в Одноклассниках