Жизнь ради бабок

Жизнь без «бабушек у подъезда» человеку, выросшему в России, представить сложно. Они с тобой всегда, от подросткового возраста, когда любая девочка заранее объект пониженной социальной ответственности, а любой мальчик обязательно употребляет запрещенные вещества, до катафалка — они деловито цыкнут, провожая тебя в последний путь. Но тем не менее именно бабушки, как никто, помнят и знают все.

В рамках рубрики «Так и было» мы совместно с архивом российских независимых медиа RIMA публикуем текст Любови Мульменко и Ивана Колпакова при участии Елизаветы Чукреевой, опубликованный в медиапроекте «Журнал Соль» в 2010 году. Текст до сих пор не потерял актуальности, потому что он о вневременном, о том, что вы всегда хотели узнать: о восприятии жизни бабушек у подъезда

Очевидно, что наиболее знающие, вдумчивые, обстоятельные и подкованные эксперты в России — это бабушки. Ежедневно по всей стране в городах и селах, в очередях и на лавочках у подъездов, в местных отделениях Сбербанка и поликлиниках созывают они импровизированные конференции и симпозиумы, посвященные горячей повестке дня. И судят о событиях в стране гораздо жестче и беспристрастнее, чем любая оппозиционная пресса или, скажем, «Журнал Соль».

На стороне бабушек еще и сама бабушка-история. Только старушки всерьез помнят, что творилось в России последние лет семьдесят, они обладают невероятным по объему и продолжительности мониторингом СМИ; у них, в конце концов, развитое чувство справедливости, помноженное на кротость. По просьбе «Журнала Соль» бабушки, распевая частушки собственного сочинения, цитируя Жириновского и признаваясь в любви сериалу «Ефросинья», нарисовали внятный портрет эпохи, в которой мы живем.

Ниче никто не наблюдает

Москва как Новая деревня. Квазиколбаса против мяса. Шелковьё вместо веселья

Тамара Афанасьевна, 80 лет

А хорошего ничего не видно. Хорошего нам не подают и не дают. За ценами никто не следит. Ниче никто не наблюдает. Лекарства мы щас должны получать хорошие, а нам дают только самую… Как выразиться, не знаю. По телевизору — там «пух-пах»! Муж смотрит, а я нет. Вот детское, мультики — это я могу. «Играй, гармо-о-онь…» В неделю раз. Ну новости, «Вести», а больше ниче мне не надо.

Я и так ночью-то плохо сплю. Газеты. Когда картинки посмотрю, когда заглавие прочитаю. Мелочь не вижу. 81-й год, че хочете? В феврале будет 81, доживу если. Неохота уже жить-то. Так хоть бы маленько за продуктами следили! Продукты какие ни поешь, живот надуешь, а тебе ниче нет такого. Нигде ведь продуктов-то не стало. Как еще Жириновский говорил, когда по телевизеру показывали, понюхал колбасу и говорит: «Мой нос не обманешь! Там капли мяса нет!» В другой раз выступал он: я, говорит, на анализ унес, так, по-моему, получилося — там нет колбасы-то.

Я и в Москве не раз бывала. Мне не нравится Москва. Там домА. У нас еще пореже наставлены, а там рядышком дома. Продохнуть нечем. Машин много там — господи! Там и людей много. Я вон с мужем приезжала, прошло уже 32 года. Я говорю: «Виктор! А че это мы вроде в Москве?» — «А ты где думала?» А мне кажется, мы как у себя, в Перми.

Женщина шла-шла, захотела, загнула — пьяну-у-ущая! — падати сикат. В Москве! Ну-у я приехала в Пермь — я хохотала, всем рассказывала. А она за дерево держится, а не держаться — так упала б. Чуть со смеху не умерла. Хуже нашей Новой деревни (тут деревня, как числилась, под горой-то).

Правнучка у нас уже есть, семь лет с половиной, нынче в школу пойдет. Да дети всегда дети. Я двоих своих вырастила: сына, дочь. Ну и дочь родила у меня — так мы рОстили внука нашего. Да вроде они у меня росли тоже умными. Потом, конечно, стали и курить, и пить, а внуку вот 30 лет нынче. Любовь… Нынче, мне кажется, уже нету. Нынче уже сами себя не любим, не то чтобы другого.

Вот по числам я скажу. Вот мне 80 лет, я жила, родилась в деревне… Мне кажется, раньше у нас вот и в деревне люди были проще. Друг с другом поговорят, поделятся. И! Мы как закрывалися: двери закрыты, палочку так поставил, чтобы вид как бы был: хоть чужой, хоть свой пришел, деревенский, хоть из чужой деревни — ой, дома никого нет. Никто не заходил! А нынче оставьте-ка. (Страшным голосом.) Железная дверь, решетки на окнах. (Торжествующе.) А воры все равно ходят!

Раньше я и пела, и частушек много сама составляла. (Поет.) «А мы с миленочком на мельнице мололи толокно, у миленочка-пожарного штаны уволокло». (Хохочет.) Я всяких знаю. (Кокетливо.) Хороших и плохих. Со мной если вечером посидеть, погулять — дак всего бы наслушались. Я бой-баба была и девка такая же. Если я на вечерку не приду, так придут ко мне домой и говорят: «Степанида Антоновна, вы чего Тамару не отпустили?» — «Да я ее когда держу!» — «Ты че не пошла?» А я говорю: дак че, не захотела, да и не пошла. А придут — так ведь не оставят, уволокут. А сейчас… Че такие годы-то — неинтересно… (Смеется.)

А раньше и дни рождения в поселке, и все… И носить-то вроде было нечего. Но наденешь платьишко — бегаешь, радуешься, ново пошито, все миленько, дышит. Веселье такое! А щас все шелковьё. Но вот хоть шелковьё, хоть не шелковьё — все равно веселья нет.

Тамара Афанасьевна — за любовь, веселье и качественную колбасу

Кто кого общупает, кто кого раздевает

Курение и секс назло режиму. Собачка Даша для здоровья. Футбол — отменить

Валентина Георгиевна, 73 года

Я сама городская. (Не без гордости.) Родилась в Кунгуре. Мне вот пенсии хватало 120 рублей. И на книжку складывала, и на курорт могла съездить. А сейчас мне мои десять тысяч… Ну у меня там прибавили три тыщи… И мне не хватат. Я получила седня, че, четыре тыщи за квартиру отдала. Ну ладно еще две тыщи (Пауза.) на гроб себе полОжила. Кто-то же меня похоронить должен. (Нервно смеется.)

У меня три внука. Одному 22, второму 17, третьему семь. Точно такие же, как и мы были. Просто они бойкие. Раньше тоже бойкие были, но не такие. Но это не хорошо и не плохо.

Реклама, реклама, какие-то… Посмотришь и не поймешь — че к чему? Смотреть нечего. Только новости я смотрю. Вторую программу свою. Первую, вторую. С миром все хуже и хуже — вот че происходит. С Землей-то становится. Щас пожары-то вот считайте, наводнения — все дорого будет. Наших денег уже не хватит.

Я голод перенесла в войну. Сейчас не хочу. Иностранцы мне все одно.Мне что китайцы, что американцы — какая разница. Лишь бы войны не было, и все. И голода.

В другую страну я бы никуда не поехала. Я не знаю, кому там мешала Советская власть. Мне не мешала. У меня отец в этой организации работал. Да и сейчас то же самое! Друг друга убивают! Так же получается. Кто как хочет, так и живет.

Щас детям-то нечем заняться! Посмотришь: где-то секс, там какая-то любовь да че. Раньше у нас как-то и танцы были, какие-то… собирались, где-то что, но пьянств таких не было, как сейчас эти наркоманы. Раньше если не девка, значит, на нее никто не смотрит! Она уже не нужна! А сейчас смотрят, чтобы была уже пройдоха хорошая. Всех прошла. Скоро школу откроют с ремонта, так здесь вообще безобразие будет. Кто кого общупает, кто кого раздевает. Есть девочка одна вот тут, с парнем приходит, так парень ее отталкивает, а она вешается на него, вот прямо на голову вешается. У нас здесь учительница живет Маргарита Иванна, она позорит — так та все равно. Назло! Курит.

Я футбол не люблю, у меня дети смотрят. Мне наплевать это, когда сборная России выигрывает. У меня муж любил хоккей. Смотрели они ночами раньше, сейчас внук смотрит, зять, умер недавно, — смотрел. А мне уже в девять часов надо спать. Все, я устала, у меня ноги болят, хоть на стенки вешайся.

Лишь бы пенсия была и лекарства. Или хоть говорили бы, что лекарства нет. А то три часа простоишь — а его и нет! В другую аптеку придешь — а там то же самое. К врачам придешь, а они на нас: «Да что вы хотите, вы уже ста-а-аренькие, да вот то-то, то-то». Никакой помощи. Раньше разговаривали по-нормальному, а сейчас если не заплОтишь — так кто с тобой разговаривать будет?

Но в другую страну не поеду, нет, своей хватат. Свое так свое. Привычка, конечно. Кому-то куда-то ехать надо беспрестанно, а я уже в 73 года куда поеду. Собачке моей полтора. Молоденькая. Мне зять ее взял. У тебя, говорит, ноги больные — ты будешь лежать. А с ней ты хоть немножко будешь ползать. Даша зовут. Бегает, играет. Дашенька.

Валентина Георгиевна жизнью в России недовольна по всем статьям, но эвакуироваться не хочет

Там топит — здесь горит

Индейцы майами — предвестники Апокалипсиса. Молодой Малахов лучше старого. Библия больше комсомола

Мария Михайловна, 80 лет

Четыре класса — мое образование. Нашу деревню затопило. Камской ГЭС. В 57-м. Я уже замужем была. Четыре класса закончила, потом в колхозе работала. Лошадей гоняли на молотилке. Молотили когда. Снопы возила. Коров пасла ходила. Отец умер… Ну, пил, ямщиком работал, время было дореволюционное.

В городе я живу с 44 года. Убежала из колхоза. Стали отправлять на лесозаготовки. Я щас-то полтора метра, а тогда была ребенок.

В 51 году я вышла замуж за военного. Муж у меня был воронежский. 27 лет мотались по белу свету. Челябинская область, потом Ижевск пять лет, Удмуртия, Амурская область, город Владивосток, оттуда в Совгавань, прожили три года, потом перевели его в Уссурийск, из Уссурийска в Приморский край, а оттуда нас отправили в Германию.

За все 27 лет нашей жизни военной, пять лет, можно сказать, — сказка. Мы уехали когда из Смолянинова, хлеб с горохом был. А туда приехали, в Германию, а там в витринах ну как у нас сейчас. Окорока висят, гуси, утки! Рыба свежая. Какую тебе надо, такую и дадут.

В 73 году 3 января сюда приехали в этот дом. Его демобилизовали и квартиру дали. А потом он умер в 78-м году. В марте умер, а в июле ему был бы 51 год. (Очень тихо.) Рак. Может, на нервной почве. Переживал очень. За солдат стоял, переживал. Очень плохо кормили. После войны. Мороженой капустой. Живу одна теперь.

По телевизору «Ефросинью» смотрю. Кино «Ефросинья». Сериал. О девушке. Там мужчина с женщиной. Дед охранником, что ли, работал, а она была из богатой семьи, жена этого деда, и вот они убежали, из тюрьмы-то. Ушли они в тайгу, построили дом. А девочка эта, значит, Ефросинья. Мужчина был геолого-разведчик, что ли. Эта Ефросинья была его дочь, и с женой они полетели куда-то на самолете, и самолет упал в болото. И эту девочку совсем маленькую эти старики подобрали. И она у них там за дочь росла. Она уже большая, ей 20 лет сейчас. Еще смотрю… «Давай поженимся». Потом этот… Малахов ведет. Молодой. Того, старого, редко смотрю. И смотрю сейчас «Дыши со мной». Тоже сериал. Русский. Хороший фильм про нашу жизнь. Показано, молодые как живут сейчас. Как влюбляются, как… гуляют. Там Рудова, знаете? Макарский играет. Такие артисты-то. Хорошие. Поменялись женами. Один гулял, значит, потом бросил жену — и к другой. Вот это нынешняя жизнь. Большинство.

Вот я познакомилась с ним с первым и все, он один-единственный. И дочь так же. Дочь вышла за военного. Артиллерист. Два инсульта, внук ночевал возле него на стуле. Парализовало. Три года уже не вставал. Одиннадцать лет прошло.

Одной скучно. Была бы сестра у меня. Вот внуки иногда. Все для детей. Сегодня будут вон 12-й год показывать. Посмотреть придется. «2012». То, что какие-то майи предсказывают, что конец света будет. Просто интересно. Уже не раз передавали, что конец света будет. А я вот так и думаю, что будет конец света. А думаю потому, что там топит — здесь горит. Этого ж не бывало никогда так. Ну там в Европе это, топило, дожди были. А у нас посмотрите нынче, какие пожары. Вот я и хочу посмотреть, что они предсказывают, эти майами.

Но я в Бога верю. Как теперь не верить? Старуха. А раньше запрещали, муж коммунист был. Я комсомолка была. Дети были некрещеные. А теперь крестились вместе с дочерью. У меня есть иконка. А дочь купила… книгу. Как?.. Библию. Ее.

Мария Михайловна помнит свою жизнь наизусть, с датами и явочными пунктами, могла бы нарисовать карту

Бог и сейчас нужен

Колосись, гречиха. Стройся, землянка, в Сибири. Ловись, рыбка, большая и маленькая

Людмила Николаевна, 86 лет

Что-то я забыла девяностые. Мне тогда 65 было. А сейчас 87-й. Я в саду работала и, по-моему, в охране. Только помню, что Ельцин встал на место Горбачева, на место Ельцина Путин, а от него мне все письма приходили. Все начальство городское мне письма посылало. Старею и старею.

Когда работала на ТЭЦ — самое лучшее время было, ни о чем не думала, еще не на пенсии была. Замужем дважды была, детей рожала, две дочки, сыновей нет. Первый мужчина на военном складе работал. Мы в общежитии жили, там и познакомились. Я еще первую папироску зажгла при нем, он по губам как даст — и сжег губы. Я говорю: «Как целоваться-то будем?» (Хихикает.) «Ничего, подождем, заживет». Вот я ему спасибо говорю до смерти. У него, видимо, жена была, потому не поженились. И уехал в Краснодарский, что ли, край. Доченька у меня осталась.

А вторая уже не любовь была. Поженились мы с ним, зарегистрировались, вторую дочку родила, и жили долго. И развелись, лет 13 младшей дочери было.

А потом Федя был. С ним 20 лет почти прожили. Умер от старости. У младшей дочери тоже муж умер, вместе с ней теперь живем.

(Дочь с соседнего кресла). Раньше нам что говорили — до 18 половой жизнью не заниматься. Вот в 18 замуж и выходили. А если бы жили — познали бы друг друга, разбежались. Другого бы нашла. Потому что человека можно узнать, мужчину, по крайней мере, — по поведению, когда напьется. А не такое, что жили-жили, вот напился, и все, поросенок пошел гулять.

Раньше есть нечего было — колосья собирали на поле в ведерко. Однажды председатель колхоза пришел, напинал, колосья вывалил. Но я там сидела, отдыхала сколько-то, нашелушила, зерна в карманы натолкала.

Как-то к родственнице в Сибирь ездили — километров на 70 степь, идешь и домов не видно. Жили в землянке. Я сама землянку строила: пол земляной, только одна стена деревянная, все остальное тоже земляное. Зимой в холодину пни пилили. Прожили года два, наверное, и поехали обратно в деревню за Верещагино. Пиканы ломали, ели. Траву ломали, ели. Голод был. Гречиху раз собрали осенью под снегом, высушили на печи, натолкли, намололи, поели и обезножились. Все полегли. Какая-то затхлая была, видимо. Потом ниче, прошло.

Ходили с братом, просили милостинку. Приходим, просим. «Вы, — говорит, — вчера были уже». «А мы, — говорим, — сегодня есть захотели». Кто картошку давал. Очень бедно жили. Сейчас все есть. Хозяйка кухни. Были бы денежки.

Еще рыбочку ловить умею маленькую. Два или три года назад только бросила. Ездили на природу, если ничего не поймаю, хоть с удочкой посижу, душу отведу. Как-то ездила к сестре в деревню. Червячочков накопаю с вечера, утром удочки беру и иду. Это моя любимая работа — дед учил рыбачить. Дети удочки выкинуть хотят, да я ни за что не даю. Может, еще пойду как-нибудь.

Я крещеная, ложусь спать — про себя молюсь. В церковь сейчас не хожу — ехать надо. Боюсь далеко из дому ходить. Хожу с палочкой сейчас. Шатает меня. Но Бог и сейчас нужен, верят в него. Нынче засуха была, так молебны служили — просили Бога, чтобы дождик дал.

Людмила Николаевна о последних 20 годах помнит только то, что после Горбачева стал Ельцин, а после Ельцина — Путин

Голубых называли «жопниками»

Защитим шапку от вора. Оставим порно молодым

Галина Александровна, 61 год

Году в 91-м я на заводе работала. Тогда еще норковых шапок не было, все одевались стандартно — что в магазинах было. И пошли разговоры, что шапки снимают. А мы на заводе в четыре смены работали, третья в полвторого заканчивалась. Криминал сейчас расскажу. Схожу с автобуса ночью полвторого. И на меня недалеко от дома мужчина прыгнул, развернул. Я его не слышала — мороз был, еще сапоги скрипели. Думаю, ну все, только про шапки разговаривали. И моя — бры-ы-ы-ы-ысь — упала. Но ему не шапка нужна была, ему я нужна была. Молодой мужик. Потом, видимо, услышал, что другая партия с автобуса идет. Ушел. Я встала, кричу вслед: «Сволочь, сволочь!» Пришла домой, на шапку посмотрела — и только тогда меня начало трясти. И после этого начала бояться. А сейчас такого страха нет. То есть я в таком возрасте, что не хожу в это время.

Мне кажется, у каждого свой лучший возраст. По мне — в 20 лет самое хорошее. Я старшую дочь рано родила, в 20. И все. Ума-то не было. Тогда же и замуж вышла. А второй раз вышла в 27 лет. Ни в каком платье не выходила замуж. А во второй раз брала напрокат. Посчитала, зачем это нужно — платье. Правда, не мой размер маленько был — в грудях побольше. Ну ниче.

У меня раньше такая одежда была, что стыдно в ней ходить на свидание. Родители рабочие, материальное положение понятно какое. Поэтому я после девятого класса из школы ушла, пошла работать и в вечерку поступила. И с первой получки сразу купила себе то, что давно хотела: ботиночки модные узконосые. Обувь была made in Кунгур.

А первый поцелуй у меня случился в 17 лет — я поехала на юг. Мы не уединялись никуда — нас пятеро было из Перми. И познакомились с парнями-москвичами. Очень заносчивые попались. Сказали, представьте, что мы не умеем целоваться. Я не думаю, что раньше и сейчас по-разному любили, просто разные ценности были. <…>

Раньше за это в тюрьму сажали. Педерастами называли, какой-то срок давали. У меня лежит книга Бушкова «Бешеная», там девчонка молодая, милиционер, расследует дело о серийном маньяке. Как раз девяностые годы, у милиционеров даже выражения специальные — называют голубых «жопниками». «Срок за жопничество» — так и написано, это не мои слова.

Раньше если фильм для взрослых — детям до 16 смотреть не то что не рекомендуется — не разрешается. А ведь когда так пишут, еще больше хочется посмотреть. Но мне не нравится, когда по телевизору показывают сцены… не эротические, а грубее. (Понижает голос.) Внучка может увидеть, а мне зачем это. Я порно смотрела, что, не живой человек, что ли. У дочери старшей взяла кассету, она у меня продвинутая во всех отношениях. И то нашла, она младшей давала посмотреть.

Мне ничего человеческое не чуждо. Раз посмотреть можно, потом постоянно повторяется, ничего хорошего нет. Было бы мне лет 20, я, может, что-то брала для себя на будущее. Это вам как стимулятор, а мне-то уже что.

Галина Александровна к положению дел на свете предлагает относиться без ханжества

Такие дела

Читайте также:

Век Варвары Кузьминичны: бийчанка рассказала, как прожила сто лет

Сотни родов и никаких потерь: акушерка из Айгестана отметила 100-летний юбилей

Как поживает Агафья Лыкова на пороге 80-летия?

НАШИ СОЦИАЛЬНЫЕ СЕТИ