Михаил Китайнер. Александр Градский или как мы делали книгу

Он никогда не был моим другом и, даже, приятелем. Просто судьба подарила мне возможность какое-то время общаться с ним - наше издательство выпускало его книгу. И эти полтора месяца совместной работы стали для меня знаковыми. И не потому, что Александр Борисович был очень известным человеком - поэтом, музыкантом, исполнителем. Он для меня был просто Человеком - человеком с большой буквы. Умницей, с прекрасным чувством юмора, порядочным во всех отношениях.

Через год после выхода книги я позвонил ему и поздравил с днём рождения. Он удивился, поблагодарил, а потом, помолчав несколько секунд, спросил:

- Тебе чего-то нужно?

- Ничего, - честно ответил я, - я просто хотел поздравить.

- Тогда ещё раз спасибо, - сказал Градский. С тех пор, до печального известия, 3 ноября я звонил ему каждый год. Пару раз он не брал трубку - вероятно, был занят, а когда брал, неизменно спрашивал: -

Тебе по-прежнему ничего не нужно?

И когда я отвечал утвердительно, смеялся своим замечательным смехом и благодарил за поздравление...

Мы никогда не были с ним близкими друзьями. Даже приятелями не были. Но мне необычайно повезло: с первых минут общения с этим человеком у меня появилось стойкое ощущение, что я приобрёл нового друга, близкого мне и по духу, и по мировосприятию. Всё началось в апреле 2015 года. Утром, едва я пришёл на работу, зазвонил мой мобильник.

- Михаил Григорьевич? - прозвучал в трубке приятный баритон.

- Вас беспокоит некто Градский Александр Борисович, если это имя вам что-то говорит. Я оторопел. Но, будучи почти абсолютно уверен, что это чей-то розыгрыш, почти мгновенно ответил: - Да, что-то слышал. Вы, кажется, поёте? Теперь с противоположной стороны повисло молчание. Видимо, собеседник переваривал мой ответ. И осознав, что его не восприняли всерьёз, повторил:

- Михаил Григорьевич, это действительно Александр Борисович Градский. Мне вас порекомендовали. Я хочу издать книгу своих стихотворений в вашем издательстве. Теперь настала уже моя очередь несколько секунд помолчать. Но уже от смущения и растерянности. И, не зная, что ответить, зачем-то спросил: - А кто порекомендовал? - Это не имеет значения, - ответил Градский. - Так вы согласны издать мою книгу? - Конечно! - радостно воскликнул я. - Тогда давайте обсудим условия и договоримся, как будем работать, - сказал Александр Борисович.

Работали мы в основном по телефону. Градский присылал мне на почту свои тексты, а я, ознакомившись, звонил ему и предлагал порядок размещения их в книге или рекомендовал какое-то произведение в данную книгу не включать. А иногда даже, со свойственным мне нахальством, предлагал внести те или иные правки в его стихи.

Надо сказать, что автором Александр Борисович оказался противоречивым. Он легко соглашался убрать то или иное произведение из рукописи, предлагая взамен другие стихи, но яростно возражал против внесения каких-либо правок. Мне удалось настоять только на двух.

- Это мои стихи, - говорил он, - и они будут выглядеть так, как я их написал. У меня продумано каждое слово!...

Как поэт, я не мог не согласиться с коллегой по перу. Тем более что стихи были хорошими, просто мне казалось, что предложенные мной правки… Хотя это мне, возможно, только казалось.

- Я хочу выпустить книгу в мягком переплёте, на толстой бумаге и без всяких картинок. И с белой обложкой, - говорил мне Градский. Я пытался возражать, но он настаивал. А потом вдруг возникли прекрасные иллюстрации Андрея Макаревича к этой книге. А потом… Спорили мы с Александром Борисовичем часто и подолгу. Вернее, спорили мы не очень долго, но разговаривали по полчаса, а иногда и по часу. По крайней мере, поскольку у меня тогда ещё не было безлимитного тарифа на телефоне, мне приходилось по нескольку раз в месяц пополнять баланс. А говорили мы в основном о своей молодости, делились воспоминаниями. Как-то невзначай выяснилось, что мы с ним погодки: он был старше меня ровно на год. И поскольку наши родители были из одного социального класса, очень многое в нашей молодости было созвучно. Мы смотрели одни и те же фильмы, читали одни и те же книги, даже анекдоты нашей молодости были общими.

Вообще, Градский был страстным любителем хороших анекдотов, и часто наши телефонные беседы начинались не с рабочих моментов, а с фразы: "Михаил Григорьевич, послушай, какой мне замечательный анекдот рассказали!". Ну а я в ответ не мог не рассказать другой услышанный мной анекдот. В нашем общении мы почти сразу перешли на "ты". Но не вульгарно: Миша - Саша, а Михаил Григорьевич и Александр Борисович. Но на "ты".

Я сразу же решил для себя, что книга должна быть издана обязательно в твёрдом переплёте и на отличной бумаге. Но убедить Градского было невозможно. И тогда я пошёл на хитрость. Когда книга была уже свёрстана и согласована с автором, я на имеющемся у меня цифровом офсете отпечатал три экземпляра книги на дизайнерской бумаге, сделал обложку - такую, какой я её видел, переплёл и позвонил Градскому.

- Александр Борисович, - сказал я, - я завтра буду в Москве. Мне надо тебе кое-что показать. Сможешь уделить мне несколько минут? Я прямо-таки увидел, как Градский поморщился. Со слов своих знакомых, которым довелось с ним общаться, я знал, что Александр Борисович не слишком охотно принимает новых людей в своём доме. Но тут был особый случай: издатель просил о встрече автора. И поэтому, подумав несколько секунд, он сказал: -

Ну, хорошо. Подъезжай завтра где-нибудь к часу дня. У меня будет минут пятнадцать. Записывай адрес… Вот так вот жёстко: пятнадцать минут. Он открыл мне дверь своей квартиры на первом этаже старого дома позади Елисеевского гастронома.

- Михаил Григорьевич? - спросил он. - Заходи. - Здравствуйте, Александр Борисович, - ответил я и шагнул в квартиру. Ну, не смог я к нему сразу обратиться на "ты". - Обувь можешь не снимать, - сказал он. - У меня сегодня ещё не убирали.

Мы прошли в кухню-столовую. Огромную, размером почти во всю мою квартиру. - Кофе будешь? - спросил он. - У меня хороший кофе, мне его из… - не помню, какую страну он назвал, - привозят. На столе стояла дымящаяся турка. Я кивнул. - Ну, давай: что там у тебя? Я молча открыл сумку и положил перед Градским книги. Все три экземпляра. Он присел за стол, машинально налил кофе в две чашки и начал перекладывать книги. Перекладывать и листать. Перекладывать и листать. И всё это молча. Я тоже молчал, ожидая чего угодно, вплоть до гневной отповеди. -

Сволочь ты, Михаил Григорьевич, - сказал Градский. - Гад и сволочь.

- Почему? - искренне удивился я. - Что не так?

- Да всё не так! - хлопнул ладонью по столу Градский.

- Всё не так! Ты понимаешь, гад такой, что теперь я свою книгу по-другому себе не представляю? Ладно, уменьшим тираж, и будем делать в твёрдом переплёте. - И на дизайнерской бумаге. - И на дизайнерской бумаге. Только фотографию на обложке поменяем. А то я тут с сигаретой - не поймут. У меня есть хорошее фото - Маша сделала. Она у меня знаешь как фотографирует?!

Он ушёл куда-то, вероятно в кабинет, и через пару минут вернулся с фотографией. - На. Потом вернёшь. - Верну, - кивнул я. Он ещё раз переложил книги, достал сигарету из пачки и пододвинул её ко мне. - Кури. Я кивнул, но достал свои, более привычные. - Слушай, Михаил Григорьевич, - спросил Градский, - ты к коньяку как относишься? - Абсолютно положительно, Александр Борисович, - ответил я. - Тогда... - сказал он, - правда, мне врачи не рекомендуют сейчас, но за это, - он кивнул на книги, - нельзя не выпить. Он подошёл к огромному, во всю стену, буфету, достал початую бутылку коньяка (я такого никогда не видел) и маленькие коньячные стопки.

- Ну, давай за книгу, - сказал он, разлив коньяк.

- Слушай, а почему три экземпляра?

- Да я боялся, что ты в таком виде книгу делать откажешься. Вот и напечатал три экземпляра. Один тебе, второй Макаревичу - он же автор иллюстраций, а третий мне. Подпишешь? - Подпишу, - сказал Градский.

- Слушай, Михаил Григорьевич, ты знаешь, кого ты мне напоминаешь? - Кого, Александр Борисович? - поинтересовался я. - Пророка Моисея! - Умом? - шутливо спросил я, пригубив коньяк. - Бородой! - захохотал Градский. - У него была точно такая же борода! Борода у меня в то время действительно была окладистая. Потому что существовала такая издательская примета: до окончания работы над значимой книгой не стричься и не подравнивать бороду. - Ну, - сказал я, - если Моисея… - Согласен, - кивнул Градский и разлил по второй…

Мы просидели, разговаривая, почти четыре часа. О чём говорили? Не помню. О жизни, о книгах, вспоминали молодость, травили анекдоты. Я подарил ему свою книгу. Допили весь коньяк. Раза два Александр Борисович варил кофе ("Гордись, сам Градский тебе кофе варит! Я его и себе-то не часто сам варю!")... А потом Александр Борисович сказал фразу, достойную войти в сборник крылатых выражений. Он спросил:

- А ты знаешь, Михаил Григорьевич, что мне в тебе больше всего нравится? - Что? - спросил я, приготовившись к комплиментам в свой адрес. - То, что ты не поёшь! - радостно произнёс Градский и опять засмеялся. Потом Александр Борисович взял одну из книжек, написал что-то на форзаце размашистым почерком, захлопнул её и протянул мне: - Потом прочтёшь. Я понял, что пора прощаться. - До новых встреч, - сказал Градский. - Мы ведь ещё увидимся, пока книга будет печататься? - Обязательно, - сказал я и попрощался. Выйдя на улицу, я первым делом открыл книгу и прочёл надпись. А там было написано вот что: "Дорогой Михаил Григорьевич! Спасибо Вам! С радостью знакомства с новым человеком за последние годы и ощущением давней дружбы"... И размашистая подпись. ...

Не успел я вернуться в Ярославль, как раздался звонок от Градского. - Михаил Григорьевич, у нас ещё будет предисловие. Евгений Александрович согласился его написать. Евтушенко. Даже уже написал. Сейчас мне его должна подвезти его секретарь. - Здорово, - сказал я, и вдруг мне в голову пришла шальная мысль.

- Александр Борисович, дорогой, если для тебя это не составит большого труда, передай с ней для Евгения Александровича мою книгу. Ту, которую я тебе оставил. Она же без надписи. А тебе я новую привезу. Дело в том, что в той книге, в разделе "Мой ЦДЛ", было эссе о Евтушенко. О том, как буфете ЦДЛ он занял у меня рубль, обещая отдать на следующий день и, конечно, сразу же об этом забыл. А заканчивалось эссе такими словами: "Вот мы все, для кого русская литература по-настоящему дорога, должны Евтушенко за его огромный вклад в её развитие. По гроб жизни должны за то, что он и такие, как он, сделали современную поэзию поистине всенародной! А вот лично Евгений Александрович должен конкретно мне. Рубль".

Написано это было, конечно, в шутливом тоне, но мне было интересно узнать, как Евтушенко отреагирует на моё эссе. Если удосужится прочесть, конечно. Через несколько часов Градский перезвонил мне и сказал, что мою книгу для Евгения Александровича он передал, а "там уж дальше как тебе повезёт...".

Потом у нас было ещё две встречи с Градским. Не такие продолжительные - скорее рабочие. Согласовывали уже полностью готовый макет, вносили последние правки. Коньяк мы больше не пили, но кофе меня Александр Борисович угощал. И вот в июне 2015 года книга вышла. Я привёз Градскому сигнальные экземпляры и ещё несколько - попросить автографы для сотрудников издательства и полиграфистов: тех, кто принимал участие в её создании. Александр Борисович бережно взял книгу в руки, раскрыл её, вдохнул свежий книжный запах и сказал: - Не буду их продавать. Жалко. Все себе оставлю, - и засмеялся. Когда мы прощались, он пожал мне руку и с теплотой в голосе произнёс: - Ещё раз спасибо, Михаил Григорьевич. Рад был знакомству. И знай: двери этого дома для тебя всегда открыты. Но нам так и не суждено было больше увидеться.

Лишь через пару недель после нашей последней встречи Градский позвонил мне и сказал: - Звонил Евтушенко. Наша книга ему очень понравилась. И содержание, и исполнение. Долго пел дифирамбы. А в конце разговора вдруг вставил фразу: «А этому нахалу из Ярославля передай, что при встрече я ему рубль верну. С процентами». Значит, всё-таки прочёл.

... О, мечты! Мысленно я уже видел, как встречаюсь с Евтушенко, и он, втайне смущаясь, отдаёт мне тот самый рубль. А, если серьёзно, мне действительно очень хотелось встретиться с Евгением Александровичем - не ради рубля, конечно, - и узнать его мнение о моей книге. Увы! Через год с небольшим Евгения Александровича не стало, и наша встреча так и не состоялась. А жаль. Жаль, потому что, если бы он вдруг действительно вернул мне тот занятый когда-то рубль, я бы обязательно заключил бы его в рамочку и повесил на стену над своим письменным столом. Да ещё и приписал бы что-нибудь этакое. А может, и не стал бы ничего приписывать. Да, точно, не стал бы. Потому что к прекрасным моментам общения с Великими ни прибавить, ни убавить что-либо невозможно...

Проза.ру

Читайте также:

Ирина Григорьева. Цветочный экспресс

Из пенсионерки обратно в студентки: бабушка четырех внуков в 73 года вновь села за парту в вузе Иркутска

О чем вы перестали беспокоиться, когда вам исполнилось 40 лет

НАШИ СОЦИАЛЬНЫЕ СЕТИ