«Билеты в театр были 80 копеек, редко рубль» — учительница Ольга Свенцицкая о Москве 1960–1970-х

Ольга Маратовна Свенцицкая, 80-летняя школьная учительница английского языка, рассказала «Москвич Mag» о своем поступлении на филфак МГУ, студенческой жизни в 1960-х, Лоуренсе Оливье в «Отелло» и советском дефиците.

Я родилась в Усть-Каменогорске, это Восточно-Казахстанская область. Папа у меня родом из Севастополя, а мама и бабушка — из Центральной России, из Орловской области. Папа был ранен во время войны и отправлен с госпиталем в Казахстан. За ним последовала вся семья — мама с бабушкой и брат с сестрой. В Москву я приехала 23 июля 1964 года, чтобы поступить на филфак МГУ. Мой самолет задержали на сутки, я просидела ночь в аэропорту, оставила чемодан у дальних родственников на Таганке и рано утром приехала на Моховую, но там все еще было закрыто. Как настоящий патриот я благоговейно пошла на Красную площадь. Открыв рот, смотрела на часовых как на небожителей, когда один из них неожиданно мне подмигнул. Реакция у меня была как у Лепорелло, когда он обращается к статуе Командора, а та в ответ кивает. Так начались мои московские удивления.

Почему-то в первые же дни я потеряла свой паспорт, но к этому времени уже познакомилась с мальчиком Борей и девочкой Наташей, которые поступали на журналистику. Боря повез меня на Петровку, 38, сообщить о потере паспорта, и он тут же нашелся, меня даже не оштрафовали. Но пока паспорта не было, в общежитие меня поселить не могли, и Наташа предложила пожить у нее, вернее, в одной комнате с ней и ее мамой. Это была коммуналка, первая в моей жизни.

Приехала я в Москву с убеждением, что все мои сверстники в столице все знают лучше меня, а девочки не только умней, но и прекрасней. Очередным удивлением было открытие, что Наташа и ее подруги не очень хорошо подготовлены ни по русскому, ни по истории, и я стала с ними заниматься. Боре я пересказала всю русскую литературу, но место мы выбрали странное, очень шумное — в метро на переходе к станции «Площадь Свердлова».

Боря и Наташа поступили на вечернее отделение факультета журналистики, а я — на дневное, на романо-германское отделение филфака. Благодаря Боре я открыла такое характерное для Москвы место, как дача, да еще и с грибами. В Усть-Каменогорске дача у моих родителей появилась намного позже, а грибы не водились по причине сухого климата. А где дача, там и электричка, конечно. Помню, в поезде недалеко от меня была компания молодых людей, и один из них читал стихи по-немецки! Друзья его комментировали и чему-то смеялись. Позавидовала я этой компании зверски. И несколько лет потом мечтала встретить таких друзей и долго жила с огорчительным убеждением, что вот где-то там, где меня нет, вот именно там люди читают друг другу стихи на иностранных языках и смеются тонким шуткам.

Как ни странно, повзрослела и излечилась. Теперь мои ученики читают мне по-английски и Шекспира, и разных прекрасных поэтов. С Борисом мы расстались, а знакомство с Наташей переросло в многолетнюю дружбу. Уже много позже, в 1972 году, после моего развода с человеком, который знал километры стихов на иностранных языках, но не обладал простейшей эмпатией, Наташа познакомила меня с моим теперешним мужем, с которым мы живем счастливо уже больше 50 лет. В этом браке родился мой второй сын Иван.

Полстакана сметаны

Первые два курса я жила в общежитии на Ломоносовском проспекте, потом в Главном здании МГУ, в зоне В. В общежитии на Ломоносовском селили четыре человека в комнату, а в Главном здании — двоих. Конечно, это улучшало жизнь. В Главном здании был свой кинотеатр, где мы часто смотрели фильмы первого экрана, то есть те фильмы, которые еще не шли в прокате. Фильм Феллини «Дорога» увидела именно там и была потрясена.

Родители ежемесячно присылали мне 30 рублей, и им из своего казахстанского далека казалось, что это бешеные деньги, а мне, конечно, не хватало. Моей подруге в Питере присылали, например, 60 рублей. Почти все эти годы я жила с ощущением ужасного голода. В общежитии столовая открывалась, когда мы уже уезжали к первой паре на Моховую. На факультете буфет начинал работать в 11 часов, и в нем можно было купить гнусный розовый сочник, страшную такую штуку, похожую на камень, и полстакана сметаны. И эти полстакана или стакан сметаны продавались по всей Москве, везде, даже на Тверской. В фильме Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны» есть очень смешная сцена. Штирлиц посадил Кэт в поезд, выдохнул, подошел к буфету и заказал: «Полстакана сметаны».

В театр я ходила каждую неделю, иногда чаще, а когда возвращалась поздно вечером в общежитие, мечтала: «Хоть бы какой-нибудь сырок плавленый найти!» В театре можно было купить бутерброд с сыром за 12 копеек — самое дешевое из предложенного, но не всегда успевала, так как очереди были жуткие. Когда жила в Главном здании МГУ, там были столовые получше: профессорская, студенческая. Я выбирала самые дешевые блюда — полпорции молочного супа и треску. Как-то кассирша мне сказала: «Девушка, разве можно есть одновременно молочный суп и треску?» После этого я стала ходить к другой кассе.

Мой филфак МГУ

Учиться на филфаке — это значит читать без остановки. А в общежитии много отвлечений: дым коромыслом, веселье, двери настежь, все ходят из одной комнаты в другую и спрашивают, нет ли чего-нибудь поесть, нет ли «чинарика». Я какое-то время занималась в библиотеке, но бесконечно там сидеть утомляло, и я стала читать в метро. Нашла дальнюю станцию, кажется, «Проспект Вернадского», там поезда останавливались не каждый раз, поэтому было тихо. Станция «Ленинские горы» еще не была открыта. Сидела в тишине и читала.

В метро я влюбилась с первых дней. Меня поражали красивые женщины, у которых всегда была раскрыта книга, и они читали даже на эскалаторе. Потом я много читала про метро. Моя любимая станция — «Кропоткинская», спроектированная архитектором Душкиным. С ним связана интересная история. В какой-то момент Душкина арестовали, а тут Каганович стал показывать метро иностранному гостю, и тот захотел познакомиться с архитектором чудесной «Кропоткинской». Душкина выпустили. Повезло.

У нас был курс современной зарубежной литературы, которым на филфаке гордились как новаторским. Лекции читал так называемый Маленький Федоров в отличие от латиниста Большого Федорова, и каждая лекция была для меня потрясением, особенно открытие экзистенциализма. Шла потом по Тверской, тогда улице Горького, к телеграфу и заглядывала в лицо каждого прохожего в поисках сокровенного экзистанса.

После 1956 года в стране стали бурно переводить Ремарка, Белля, Стейнбека, Хемингуэя, а издательство «Прогресс» их печатало. В нашей семье новинки читали с жадностью. Но все равно лекции Маленького Федорова про Хемингуэя и прочих западных авторов открывали новый мир. Лингвистику у нас читал Юрий Соколов, или Юрочка Соколов, как называли его за молодость. Помню его фразу: «Настоящий филолог читает всегда: за едой, в туалете, в постели, а языки учит в дороге, на облучке». Сохранила его послание до седых волос. Средние века и Возрождение читал Цуринов. При отсутствии какой-либо ученой степени у него была репутация всезнайки, но ничего, кроме Кухулина сладкоголосого (ирл. Cú Chulainn, «пес Куланна», герой ирландских мифов. — «Москвич Mag»), в его лекциях не было. Шекспир и английское Возрождение пришли вместе с Всеволодом Архиповым и Владимиром Владимировичем Роговым. У Архипова я писала диплом о поэзии сэра Уолтера Рэли, а Рогов вел спецкурсы. Их поставили на второю половину субботы, и при этом все желающие не могли поместиться в аудитории, так притягивали его манера и невероятная эрудиция.

Записалась в Библиотеку иностранной литературы, которая тогда называлась Разинкой по имени улицы Разина, теперь это Варварка. Это было маленькое, чистенькое, но темное помещение, расположенное в бывшей церквушке. Еще в школе я очень любила сонеты Шекспира в переводе Маршака. В библиотеке взяла Шекспира на английском и стала сравнивать. Это было страшное открытие. Мне хотелось закричать всем присутствующим: «Ребята, то, что пишет Маршак — это все не то, это все неправда!» И это действительно так. Маршак все очень сглаживал и откровенно врал. Конечно, можно оправдать его уловки сталинской цензурой и все равно сказать ему спасибо.

А потом библиотека переехала в новое прекрасное здание, которое долго было моим любимым местом в Москве, на Ульяновскую улицу. Провела там лучше часы своей жизни. В библиотеке громадные окна и красивейшие виды на Яузу. Рядом «Иллюзион», куда мы часто ходили смотреть киноклассику. Вокруг изумительные переулочки, много чудных особнячков, украшенных цветами на майоликовых плитах — привет от Уильяма Морриса. Когда жила в общежитии, любимым местом для прогулок были Ленгоры, как мы их тогда называли. Как-то золотой осенью я там прочла «Страдания юного Вертера» и «Фауста».

Я приехала в Москву с целью поучиться, а потом вернуться в родной город или какую-нибудь глухую деревню и там работать в школе. И так как я считала, что приехала в Москву всего на пять лет, то хотела как можно больше походить по театрам и посетить решительно все музеи. Билеты в театр были дешевые — 80 копеек, редко рубль. Чудесным образом я посмотрела спектакль «Отелло» с Лоуренсом Оливье в главной роли. Это было необыкновенно. Играли в Кремлевском дворце, был 1965 год. С другом, который был настоящим меломаном, мы ходили в консерваторию, зал Чайковского и Большой театр на стоячие места. От всего я была в восторге, не пропускала ни одной художественной выставки, а их было много.

Помню выставку Сарьяна на Кузнецком Мосту. Моего первого сына зовут Мартирос в честь Сарьяна. Так решил мой первый муж, который был дружен с их семьей. Мой первый муж был литературным консультантом в театре Моссовета, поэтому я почти все там посмотрела. Потом Любимов пригласил его консультантом для «Гамлета», и мы на Таганке тоже посмотрели несколько спектаклей.

Меня как-то спросили, считаю ли я московских продавцов милыми, и я ответила, что да, конечно. Все мне сердечно помогали выбирать плащик или пальто. Часто бесстрашно знакомилась на улице, потому что интерес к новым людям еще не пропал. Регулярно ходила на Центральный телеграф, писала письма домой и сразу их отправляла. И всякий раз там сидела какая-нибудь старушка, которой я помогала что-нибудь заполнить, а она мне желала жениха хорошего, не пьяницу.

Дружба на всю жизнь

В 1960-е в университете училось много иностранцев. Осенью 1965 года ко мне подошел мой приятель, которому поручили встретить американку, и пригласил меня поехать за компанию. Так я приобрела драгоценную подругу Барбару, с которой мы дружим до сих пор. Она меня недавно спрашивала, почему именно нас попросили ее встретить, и я ей ответила, что это была чистая случайность. Барбара старше меня на четыре года, она профессор, специалист по русской литературе, ее муж Джерри — профессор Оксфордского университета. Я была у них и в Оксфорде, и в Америке. Благодаря им я заговорила по-английски свободно. Окончила университет в 1970 году, на год позже из-за рождения сына. К моменту получения диплома филфак начал паковаться и переезжать в новое здание.

Сработали гены

Какое-то время я работала переводчиком в НИИ, потом фрилансером что-то писала, переводила, давала уроки. Но все мечтала написать работу об Эдмунде Спенсере, старшем современнике Шекспира. Для того чтобы поступить в аспирантуру хоть с какой-нибудь рекомендацией, в 1977 году пошла работать в школу у метро «Кузьминки» и обнаружила, что интересней преподавания и общения с детьми ничего на свете нет и никакая аспирантура мне не нужна. Вероятно, сказались гены, так как бабушка, родители и старшая сестра были преподавателями.

В школе есть все для фантазии. Директором школы был Сонин Николай Александрович — когда-то, молодой и энергичный, он ее основал с группой единомышленников. На глазах старел и превращался в деспота. Это была «сталинская спецуха», дисциплина железная, все сверкает, чистота, кругом зеленые растения. Прекрасный английский, много часов, класс делится на три группы. Правда, если ты приходишь в чужой класс на замену, дети для начала поворачиваются к тебе спиной. В отличие от моей нынешней школы, в которую я пришла в 1992-м. Ты входишь в класс, а дети уже открыты общению. В моей первой школе до сих пор работает моя приятельница. И что интересно, там все так же сурово, видимо, стиль передается по наследству. Я вспоминаю, как каждый день учителей собирали на совещания, на которых директор грозно «пальцем стучал». На одной перемене директор, на другой — завуч по английскому. На буфет и туалет времени не оставалось. Как классный руководитель я должна была готовить детей к смотру строя и песни. Готовили военную песню и учились маршировать. У меня был прекрасный любимый класс, мы очень старались, потому что хотели получить первое место, и мы его получали.

Еще одно время была такая задача: Брежнев написал три книги — «Малую землю», «Целину» и «Возрождение». Так вот, эти книги перевели на английский, мы должны были на уроке их читать, а самые ретивые учителя заставляли учить фрагменты из этих книг наизусть. Я была классным руководителем с 4-го по 11-й класс, и была счастлива, несмотря ни на что.

Пустые полки

Отличительной чертой 1970-х годов в Москве были пустые полки в магазинах. У тебя дома двое маленьких сыновей, муж, ты идешь в субботу вечером с работы домой, а в магазинах ничего нет. И их нечем кормить. Я нашла свой старый дневничок, а в нем запись: «Простояла в очереди в универсаме всего 45 минут». Стоять в очереди я ходила с книжечкой. Когда что-то вывозили на тележке, надо было бросаться и успеть ухватить. К счастью, у нас была в доме соседка, которая работала в мясном отделе, и она нам доставала мясо. Еще была система заказов. По организациям развозили кое-какую еду — костлявую говядину, дефицитный зеленый горошек.

С одеждой в магазинах было еще хуже. Шила одежду у портнихи или покупала в комиссионке. Однажды посчастливилось приобрести шубу «кролик под котик». В НИИ каждое утро начиналось с примерок, потому что если кто-то что-то достал, но оно не подошло, надо было пристроить. А спрос не насыщался. Игрушки тоже было трудно купить. Мой сын мечтал о слонике, и как-то коллега сообщила, что в магазине «выбросили» игрушечных слонов. Побежала немедленно, и мне достался последний, без хвоста.

Книги тоже было очень трудно достать. Когда объявили подписку на собрание сочинений Джека Лондона, то люди разбили витрину. А для подписки на Гюго писали номера на ладони и потом выкликались по несколько дней. Булгакова можно было купить только в «Березке». «Березками» называли сеть магазинов, созданных специально для продажи редких товаров иностранцам, живущим в Москве. Продавали все за валюту, и в народе такие магазины называли валютными. Разные картинки жизни всплывают в памяти, но нет никакой ностальгии по советскому прошлому.

Из родного далекого Усть-Каменогорска Москва грезилась сказочным местом, лучшим городом мира, как учили детей в детском саду. Читала у Эренбурга:

Как много близкого и милого

В словах Арбат, Дорогомилово!..

Вот живу теперь в этом самом Дорогомилово и до Арбата рукой подать. Когда проезжаю на такси мимо Воробьевых гор, романтические воспоминания греют душу. Но лучшие места в Москве — это мой родной дом и милая сердцу школа.

Фото: из личного архива, А. В. Рудомино «Почти весь ХХ век. Великий библиотекарь М.И. Рудомино. Биография в фотографиях и документах», В. Сергиенко/Мультимедиа Арт Музей, pastvu.com, Борис Трепетов/Главархив Москвы, Всеволод Тарасевич/russiainphoto.ru/МАММ/МДФ, Harrison Forman/Harrison Forman Collection/UWM Libraries, из открытых источников

 

Москвич Mag

Мы в Vkontakte     Мы в Telegramm     Мы в ЖЖ     Мы в Одноклассниках