Жанна Бичевская: Я была и осталась Жанкой-хулиганкой!

26.12.2024

Люди

На возраст она не выглядит и в смысле энергии соперничает с молодыми легко. Она — чистый огонь: море энергии, мгновенные реакции на все, юмор... Предложив перед разговором не делать акцента на возрасте, сама же махнула рукой: все всем известно, зачем скрывать? И мы говорили — откровенно, пересмеиваясь, так, будто знакомы всю жизнь.

— Жанна, выкажетесь невероятной оптимисткой. Это так?

— А зачем страдать, когда в этом нет нужды? Я тоски и грусти не люблю. И какой я была, такой и осталась — озорница, хулиганка, лихая Жанка хулиганка с Пятницкой улицы . Если совсем точно, родина моя малая — Голиковский переулок. Как по линии матери, так и по линии отца у меня кровь дворянская, есть фамильные гербы. Но дворянкой я себя не ощущаю. И мое детство не в усадьбе прошло, а там, на Пятницкой.

Мы бегали с ребятами играть на Красную площадь. Нас гоняли оттуда милиционеры, но фиг нас догонишь — у них-то пузищи у всех были, а мы летали быстрее ветра. Да что Красная площадь, мы пол-Москвы оббегали! Было весело, несмотря на то, что были в этом детстве и слезы, и горечь. Мы с мальчишками любили играть в казаки-разбойники. Хулиганили, конечно. Звонки срезали, было и такое. А в конце лета у нас другая забава была. У нас во дворе, у дома, в августе примерно ставили большущий деревянный ящик, там хранили арбузы, которые привозили в город. Мы вечером подходили туда с местной шпаной, и два-три испорченных арбуза нам отдавали. Мы лезли на крышу нашей пятиэтажки и с другой стороны дома скидывали их вниз. Они летели и разбивались под ногами прохожих... Страшное хулиганство, но тогда нам это казалось вполне веселой затеей.

— Без кукол росли?

— Нет. Куклы у меня как раз были, целых... две! Я их лечила, кормила «таблетками» — вырезанными из бумаги кружочками. Ну и мечтала стать врачом. То есть сначала я мечтала стать балериной, как мама. Мне было лет пять-шесть, она сшила мне пачку, прямо как у настоящей балерины, и я танцевала «Умирающего лебедя» под музыку Сен-Санса. Может, кстати, я и стала бы балериной, но случайно обварила кипятком ногу, так что мечты на этом завершились. Ну а потом я хотела стать врачом — хирургом. Наверное, хорошо, что не стала. Однажды я решила заделать дырочку в лодке, на которой мы с мужем любили плавать. Дырочка была маленькая, но я разрезала лодку практически всю — вдоль, села над ней и думаю, как штопать. Тут вернулся домой муж, увидел, чем я занимаюсь, и говорит: «Хорошо, что ты не стала хирургом!» То есть наша медицина ничего в моем лице не потеряла, а может, и приобрела.

— Сейчас время, в общем, сытое, а так много всем недовольных. И дети, засыпанные выше голов игрушками, капризны...

— Есть люди сытые, есть — голодные. А есть ненасытные. Да, тогда время было голодное, это правда. Но мы же были дети. А ребенку что нужно? Ухватил кусок хлеба черного, солью присыпал — и во двор. И я понимаю, что, если бы росла обласканной, жизнь моя была бы другой, все пошло бы иначе, да и я стала бы иной. А у меня была вольница, я ею пользовалась…

— Почему вольница? А родители?

— Вот об этом мне вспоминать тяжело... Мама умерла рано, когда мне было всего пять лет. Папа… Он был человеком непростым. Никаких разговоров по душам, и бил он меня... У него после смерти мамы были разные женщины, но потом появилась Елена Ильинична. Какое же счастье, что он женился на ней. Она была тихая, это был какой-то сгусток смирения и любви! И мне после мучений повезло — она подарила мне тепло и любовь. Если отец поднимал руку на меня, она сознание теряла... Тогда отец отвлекался на нее, и это меня спасало. Мачеха стала мне настоящей мамой, моим ангелом-хранителем. Она никогда не жаловалась на меня отцу, что бы я ни вытворила.

Весь этот кошмар я рассказала Ване Ильичеву — он написал обо мне книгу. Там ни слова неправды! Моей жизни хватило бы, наверное, на десять таких книг, но в этой получилось все емко, сжато, по делу. А возвращаясь к вопросу, скажу так. Мы хулиганили, но все же шкодничали достаточно умеренно, и такими глупостями, какими сейчас заняты дети, сидящие в телефонах, не занимались.

— Как вы начали собирать песни?

— Ездила много — на Валдай, по станицам под Ростовом, по волжским местам, в Саратов…Помню, в Карелию приехала — голодная, уставшая, гитара в руках. Постучалась в первую попавшуюся избу. А было уже часов девять, это для них поздно, они же ложатся рано, ведь в четыре утра подъем — корову доить. Открывает мне бабушка, потом я узнала, что зовут ее баба Граня. Встала на пороге, удивленно так глядит — что, мол, за оборванка такая? Я говорю — простите, бабушка, я за песнями приехала... Поворчала она немного, но к себе пустила, накормила меня картошкой, огурцами и кислой капустой, что там еще было-то, в деревне. А я все про песни толкую. Ну она взяла платок, на плечи накинула и пошла по избе, запела «Цветик мой» — обрядовую песню, с которой венчали. Я слушала — сердце замирало...

А в Саратовской области, помню, две женщины запели «Вы сестрицы подруженьки», это тоже песня, которую под колокольный звон венчальный пели. И что интересно: они не просто так пели, одна взяла чугунок в руки, а другая — колотушку. Р -р-раз! — и весь дом звоном наполнился... Так вот и собрались песни. Всего их более трехсот, у каждой своя история.

— Вы их сохраняли в том виде, в котором услышали?

— Не совсем. Некоторые песни мне приходилось обрабатывать, не всегда они были ладными и складными. Писала песни и сама. «Барыню», например, я написала. А еще, и это любопытная деталь: не все песни подходили под гитару.

— Объясните подробнее, правда интересно.

— Гитара — инструмент особый, не гармошка и не балалайка, да еще и у каждого инструмента — душа своя. И не все песни ко мне шли, и я шла не ко всем… Это же диффузия, взаимный, глубокий процесс. Например, песня «Черный ворон» долго ко мне не шла. Я все думала, да как же ее петь, с моим-то внутренним хулиганистым характером! А потом я вдруг как-то посерьезнела… И эта песня поставила всех на уши — я ее спела на конкурсе в 1973 году.

Вообще, миром правит Бог и Божий промысел. Вот и это его промысел был. Он нам многое прощает, не любит лишь неблагодарности ему, непочитания его, проявлений гордыни и зависти.

— А вы с завистью сталкивались?

— Конечно. И мне завидовали, и я завидовала. Ничто человеческое нам не чуждо.

— А почему вы были невыездной?

— А потому что язык распускала! У меня однажды был концерт в Кремлевском Дворце съездов, выступление к 7 ноября. Я вышла на сцену, напротив, как морковки на грядке, сидят товарищи из Политбюро. В центре — Брежнев. Такие все серьезные, сил нет. Я спела романс «Не говорите мне о нем» и веселую песню «Комарики». А все равно все сидят, точно в масках. Один только маршал Гречко был живым и непосредственным: и хлопал, аж ногами топал, и улыбался. Ах, как он мне понравился! Я для него и пела. Потом мне другие тоже хлопали... Ну вот, а после концерта пошла я за кулисы. И там брякнула, убирая гитару в чехол: мол, надо же, пришла с гитарой, в Кремль, к Политбюро, выше которого только Бог, а меня даже не проверили. А ведь я могла бы в чехол пулемет положить, вышла бы и постреляла всех! Ляпнула вот это и пошла себе. Но мои «откровения» слышали и стоявшие рядом артисты, и несколько человек в гражданском, которые нас пасли. В общем, мое заявление дошло до отдела культуры ЦК партии. Естественно, меня за такие слова прикрыли... И с центральных площадок меня начали потихоньку отодвигать. Правда, дали попеть в «Национале» на улице Горького, ныне это Тверская. Там были почти сплошь одни иностранцы, успех был бешеный, причем, когда я пела, никто не ел и вилками по тарелке не звякал, что было приятно. А слушали в такой тишине, что я даже переспросила как-то — не нравится? Потом меня отодвинули и оттуда, и в итоге я выступала по каким-то агитпунктам.

Сейчас я понимаю: меня надо было смирять. Значит, надо было через это пройти.

— Вы, конечно, оптимистка, но как же справлялись со всеми этими «отменами», нападками, лишением возможности выступать?

— Да у меня внутри — турбина. Она все перемалывает. Если бы ее не было, я погибла бы давно. Но мне 80, а я все бегаю. И многие вещи дух укрепляют и душу поддерживают. Например, мне как-то сказали, что на Каширке, в онкологической клинике, несчастным больным ставили песни иеромонаха Романа в моем исполнении. И происходило нечто, похожее на чудо. А это не может не согревать!

— Жанна, а это правда, что вы много лет дружили с Окуджавой?

— Булат Шалвович Окуджава — это отдельная, особая страница в моей жизни. Я именно его считаю своим крестным в творчестве. Мы познакомились очень давно. Представляете, я когда-то очень увлекалась философией, и он ею был увлечен. И я впервые поехала к нему много лет назад, когда он жил еще на Речном вокзале. Говорили о философии, о жизни… Я спела ему под гитару русские частушки, он мне — «Летят утки», а еще песню «Матушка», которую пела цыганка Таня перед свадьбой Пушкина. Он подарил мне сборник со своими песнями, надписав его: «Жанне Бичевской с поцелуйчиками. Дружески». И там было приписано еще: «Счастья не желаю. Это фикция».

— А это фикция — счастье?

— Ну а Пушкин как говорил? На свете счастья нет, но есть покой и воля. Надо жить весело. Вот мы с Геной (Геннадий Пономарев — поэт, композитор и певец, муж Жанны Бичевской. — «МЦ») весело живем. Потому что все у нас с шуткой, легко. Не люблю скуку. Серьезной становлюсь, когда это действительно нужно.

— А вам не обидно, что «Ой да не вечер» до сих пор многие считают народной песней?

— Пусть считают. Но текст был записан мной в станице Новочеркасской, его одна бабушка подарила, а вот мелодии она не помнила. Когда я вернулась домой, взяла гитару и… Мелодия пришла сразу! Я вошла сердцем в эту песню, и она отозвалась — мелодией…

Москва Центр

Подсказал Гайдаю, как могут выглядеть Трус, Балбес и Бывалый. Как сложилась судьба Феликса Ясюкевича

«В нашем возрасте секс уже не угрожает, а это — альтернатива». История 95-летней танцовщицы из Москвы

НАШИ СОЦИАЛЬНЫЕ СЕТИ