«Мой горн уже горит»: народный кузнец Борис Неустроев-Мандар Уус отмечает 80-летний юбилей

20 октября исполнилось 80 лет заслуженному работнику культуры Якутии, лауреату Государственной премии Республики Саха (Якутия) им. П.А. Ойунского, академику Академии духовности РС(Я), народному мастеру Якутии, почетному гражданину Таттинского улуса Борису Неустроеву-Мандар Уус. В честь юбилея выдающегося деятеля культуры мы подготовили ретроспективу – статьи о нем из прошлых лет. Сегодня представляем рассказ российского ученого-педагога, доктора педагогических ннаук, профессора, академика Российской академии образования Анатолия Цирульникова.

Мой горн уже горит … И вот мы едем к кузнецу …

Не знаю другого такого случая, когда взгляды рядом живущего человека, односельчанина, его жизнь и деятельность, протекающие по соседству, кладутся в основу концепции школы, образования и воспитания. А в Баяге, как я понял, пытаются это сделать, опровергая утверждение о том, что нет пророка в своем Отечестве. Удивительно, не Ян Амос Каменский, не Монтессори, не Эльконин-Давыдов.

Обыкновенный человек, сельский кузнец. Правда, не рядовой, а достигший, согласно существующей в якутской мифологии табели о рангах — самого высокого уровня мастерства. «Уус» высшей категории. Народный мастер Якутии, художник, этнограф. Свои книги, переведенные на разные языки мира (в Японии с его фотографией вышел перекидной календарь нового тысячелетия) он неизменно подписывает: «Кузнец Мандар».

Мандар Барыс, по-русски Борис Федорович Неустроев. На пророка похож мало. Худенький, прыгучий, чемпион по ходьбе на длинные дистанции. Ходить есть где. Территория Баягинского наслега, по-нашему, сельсовета — две с половиной тысячи квадратных километров. Леса, охотничьи угодья, озера.

«У меня свое озеро, — сказал кузнец-пророк, когда мы познакомились поближе, — приедете, будете селиться, мы Вам тоже озеро дадим».

Просторное село на горках… Запомнилось: костер горит, полная луна, ветерок метет, как пурга, белую пыль. Племянница Мандара, десятиклассница, написала работу о восприятии цвета народом саха. Двадцать оттенков белого цвета. Дядя поправил — сорок. Белый с оттенком льда. Снежно-белый. Белый как седина. Белый снег на широком поле в степи. Белый как масть лошади. Белый как лебедь. Как облака. Небесно-белый… Черного меньше.

Это его родина. Имя предка — неизвестно, когда он жил, только имя сохранилось — Сойуппат, означает «никогда не гасите огонь в горне» или «не позволяйте ему остыть» — так можно перевести. От этого предка по отцовской линии пошла родословная. Луковцевы, Тордуины, Неустроевы — были кузнецы. А Мандаровы, Чаховы, Дедюкины — краснодеревщики. В старину ремесло было родовым занятием. В советское время традиция прервалась. Но в наши дни, когда стали смотреть, оказалось, что ребята любят мастерить то же самое, что их предки. Пробуешь, говорит Мандар, учить такие-то фамилии кузнечному делу — не хотят, а к столярному тянутся. В человеке продолжает жить генная сила. Поэтому вот первое правило педагогики по Мандару:

«Сначала изучаем предков ребенка, только потом направление даем, тогда человек быстрей развивается, не сопротивляется природе, идет по своему пути».

Когда он родился в 1945 году — весил один килограмм семьсот граммов. Мать говорила, такой заморыш, не понятно как выжил. Но встал на ноги и очень быстро начал поправляться.

Первый мужчина был в семье после отца. С девочками не хотел играть, ходил один. С собой разговаривал, с природой разговаривал. Он с детства — путешественник. Первый раз, когда переночевал на лесной опушке, было ему четыре года. Летом мягкий ковер из листьев, очень хорошо на нем спится, только нужно, чтобы лето было в разгаре, вечная мерзлота подтаяла — тогда тепло, уютно. Но два месяца иногда путешествовал. Шесть раз ходил в большие походы. С собой ничего не брал, ни палатки, ни еды. Только удобную обувь, да бумагу с карандашами. Ночевал в старых жилищах, амбарах, могильниках, срисовывал старые вещи и оставлял их на своих местах.

С животными все время разговаривал. Шел по лесу, а лисица, как собака, сбоку, немного на расстоянии от него шла — не боялась. Однажды по нему ласка бегала. Лежу, говорит, на спине, а она по мне, и в глаза смотрит. Без ружья шел, без ножа, даже без спичек. Костра не разжигал. Если от человека идет запах дыма, это природу отпугивает. А если запаха дыма нет, животные чувствуют, что человек их родственник.

«Появляются незнакомые чувства, — говорит Мандар, прикладывая ладонь к сердцу. Я думаю, — говорит он, человек живет, а у него все затуплено — чувства, обоняние. В конце похода обоняние становится как у зверя. Выйдешь на тропу — понюхаешь, уж знаешь, кто прошел, когда, какой табак курит…» После таких походов часы на руке тикают как будильник. А про людей думаешь: зачем так громко говорят, будто не слышу. Когда ходил на природу, все время копался в старых вещах — игрушки, хлам всякий попадается в брошенных жилищах. Думал — что это, для чего?

Очень привык изучать, трогать старые вещи. От них через руки тепло проходит по всему телу, и сразу ощущаешь своих предков. С глубокими стариками очень любил разговаривать, расспрашивать их. Во время этих походов, начиная с шестьдесят третьего года, разговаривал с 80 стариками и старухами, которым перевалило за 100 лет. Свыше восьмидесяти разговоров у него записано на бумаге. Девяностолетних уже не считал сколько было, много. По всей Якутии только к старикам ходил. О мировоззрении много разговаривали, у него к этой теме большой интерес с детства. От отца перешло.

Мягкий был человек, спокойный, широкий. Один из последних сказителей-олонхосутов, тогда это угасало, и отец сам себе пел под носом. На повседневные темы с сыном не говорил, только на философские темы, о взаимосвязи космоса с человеком. Когда на сенокосе работали, об этом шел разговор. От отца научился он и этому своему необычному взгляду на мир — несколько свысока. Даже на себя научился смотреть свысока. Как будто, говорит Мандар, хожу по земле и сверху на себя смотрю — что там у меня получается, что нет.

Рывками работать не любил. Якуты, вообще, не умеют работать и жить рывками, они тянут. Долго, медленно. Чем медленней крутятся жернова, тем качественней помол. Тут и реки медленные. Быстрые не тут — где эвенки. В армии служил в атомной подводной лодке, помещение нагревалось до +50 градусов, такие перепады давления — человек вообще не выдерживает. А он — ничего. Но жизнь — это не подводная лодка… Вернулся, старики его одряхлели, надо было содержать. Устроился работать кочегаром, чтобы иметь свободное время. И загубил в этих кочегарках здоровье.

«Знаете, — говорит он мне, — там вода, сырость, пыль, и усталость все время, в кочегарках. А уже у него пробудился мысленно огонь. Мой горн уже загорелся, — говорит Мандар, — с шестьдесят пятого года горит, и по сей день».

Маленькая мастерская Бориса Федоровича Мандара-Неустроева, где горн горит. Очень маленькая печь. Очень старый дом. В кузнице все время кто-нибудь находится, с утра до глубокой ночи. Все время в эту маленькую комнату очередь: совхоз распался и кроме мастерской Мандара, других в селе нет. Приезжают и из других мест, те кто хочет вникнуть поглубже в кузнечное дело, тогда он учит. Живут у него неделю, месяц, сколько смогут, и учатся. Мандар смеется: бесплатное училище. В это училище к нему приходят маленькие дети. И кузнец Мандар учит их, когда они начинают крепко держать молот в руке. Никакого расписания нет, когда хотят, тогда и приходят. И только, кто хочет. У кого кровь предков играет в жилах — это сразу дает фору и формирует привычку не бояться огня, умение побороть твердость металла, закалить клинок. После этого человек чувствует себя мужчиной. Маленькие ребята, кузнецы в десять, двенадцать, тринадцать лет, они уверенно смотрят и с человеком разговаривают. Уже мужчинами себя чувствуют. Гордые такие, не хотят уступать. Вот такими тоненькими ручками начинают ковать металл. Сил физических — мало. Но азарта, силы духа — очень много. Побороть металл, побороть себя.

Здешние мальчишки расхлябанные, как везде, а начнут с металлом работать — подтягиваются. К учебе иное отношение. К здоровью. Совсем другие дети. Берут его за руку, пробуют мускулатуру. «Ну, как ты себя чувствуешь, как ты?» — спрашивают. Мандар смеется: Если работаешь с металлом, нрав становится мягкий. А человек — уживчивый и веселый. Петь хочется.

Мандар прикладывает металл ко рту, и раздается фантастический звук. Длинный, амплитудный звук хомуса. Амплитуда колебания язычка хомуса должна совпадать с биоритмом хозяина, тогда получается высокая игра. Чудный инструмент. Самый близкий человеку, как и свирель. Когда играешь на хомусе, состояние человека, здоровье, как ему живется — все передается инструменту. Вот такой получится звук, показывает Мандар, если только руки работают или губы. Полоска металла во рту — звучит как камертон. А может греметь как колокол. «Сейчас кончик языка будет работать», — говорит Мандар и я прислушиваюсь: будто идет быстрый-быстрый разговор, болтают люди. «Сейчас язык будет двигаться около гортани» — точно лебеди пролетают, трубя. Ближняя гортань — звук один, а глубокая, дальняя — другой, будто мотив из олонхо… Человек сам себе инструмент и может сыграть любую мелодию. Вибрация закаленной стали очень быстрая, и получается чистый звук. Очень тонкое дело — закаливать язычок хомуса. Мандар учит этому своих учеников, но до совершенства доходят не все. Иногда даже он не может дойти до совершенства…

Так он уходил и возвращался, и из заброшенных старых жилищ, из хлама, от стариков, приносил рисунки. Много листов с изображением орнаментов, которые перерисовывал с разных вещей. На обороте каждого листа: что это такое, откуда взял, когда сделано — данные о вещах. Этнографически точная копия вещи в единственном экземпляре. Глядя на эти вещи, испытываешь гордость за предков. Тяжелые, знающие себе цену, дорогие, торжественные. Тяжелые, и в то же время — ажурные. Эти серьги — как будто стоящие женщины. А по этим ступенчатым деталям считали детей, родственников, богатство. Восемнадцать сантиметров длиной, ниже плеч, в виде подковы, ключа, замка двери. Есть даже, в двух видах изображено — спереди надувающаяся змея, а сбоку — ухватывающая себя за хвост вечность…

Мандар вырисовывает каждую бисеринку, бусинку и оттеняет пространство, чтобы было лучше видно. Волка ноги кормят, а его — память и руки. На один рисунок иногда уходит полмесяца. А у него их тысячи… Издал 400 рисунков на дереве, ждут своей очереди орнаменты на одежде, металле, кости, бересте, глине… Кажется, что через эти якутские орнаменты на нас смотрят глаза предков. Согласно психологическому эффекту, видишь то одно, то другое, узор превращается то в театральный занавес, то во взявшихся за руки людей. Как будто он обучает нас, идет от простого к сложному, от детской берестяной игрушки, ягоды-малины, завитушки и сердечка — солнечному кругу, вселенной и жизни человека в ней. А может быть, нет ничего простого — все сложно. Или все просто, но как прочесть и понять то, что написано.

Когда-то предки Мандара обладали письменностью, а потом утеряли. Есть легенда: прародитель якутов плыл на корабле, плохо привязал книгу, она утонула. Теперь только на скалах по Алдану, Лене встречаются письмена, тюркские рунические знаки… А когда письменность пропала, стали говорить орнаментом. Ведь орнамент — мать письменности, каждая закорючка что-то значит, каждый вид орнамента — это отдельный, смысловой рассказ. Благодаря своему смыслу, орнамент и сохранился, считает Мандар, а если бы был только украшением — вряд ли.

В советское время, это я уже думаю вслед за Мандаром, все эти «сухие деревья», орнаменты, ритуальные танцы и шаманские пляски, власть принимала за фольклор, и — слава богу. Поэтому сохранилось. И хотя мало кто мог прочесть эти идущие из веков послания, даже не понимая смысла, люди что-то чувствовали, испытывали другие чувства, чем «весь советский народ». Может быть, поэтому остались людьми. Этносом, у которого под ногами не только вечная мерзлота, но культурная почва. Символы, знаки, образцы поведения, нравственные ограничения. Мертвый язык, на котором считается, народу заговорить невозможно — но ведь заговорили же.

У Мандара — десять собственных книг, еще к двадцати книгам сделал иллюстрации. Оформляет книги поэтов, которых любит, близких по духу, философских. Иллюстрировал переведенную на русский и английский — книгу Алексея Кулаковского, якутского Нострадамуса. Рисунки Мандара очень выразительные. Раскрытый рот, зубы как огромные ледяные сосульки, и Космос в виде шаманского бубна. Капля, с которой начинается жизнь. Человечество, качающееся, как на маятнике, на обрывающейся веревке.

«Все никак не опомнимся, а наша жизнь висит на волоске, — комментирует Мандар, — и Бог, видите, смотрит на человечество, на веревку…»

У основоположника якутской литературы Алексея Кулаковского, который написал свои знаменитые «Сновидения шамана», есть несколько пророчеств: о первой мировой войне — лет за десять до нее, о большевиках (он умер в 1926 г.), о судьбе народа… Анализируя взгляды, характер разных народов Запада и Востока, Кулаковский в своих пророчествах указывает, что якутам надо жить вместе с русским народом. Дальше идут примечательные строчки:

«Якутам легче всего будет выжить с русским народом, который такой же отсталый полудикарь, как и мы, наивный добряк, неспособный обижать нас…»

Кулаковский считал, что слишком высоко развитая нация способна растоптать маленькую, ей проще существовать возле добродушного народа, стоящего на близкой к ней ступени развития.

Не знаю, справедливо ли это утверждение сегодня, время меняет характеры народов. Но есть якутская пословица про драку больших народов, из-за которой больше всего страдают малые народы и дети. Мандар это проиллюстрировал. Вихрь гражданской войны, голод в виде гигантской саранчи, великий Ленин, указывающий путь к коммунизму, но только путь все уже и уже. «Это вид сверху, — объяснил Мандар, показывая рисунок, на котором зияет здоровенная лысина, а под ней идут человечки. — Я смотрю оттуда, откуда никто не смотрит», — смеется он.

Человечество идет путем дальнейшего развития в темноте, с лучиной. Душа якута, связанная с духом огня. Боги, услышавшие мольбу и не дающие упасть ковшу благословения лицом вниз. Все кончается хорошо, в якутской палитре жизни оттенков белого цвета больше, чем черного. Хотя жизнь, как известно, состоит из противоположностей, и пересечение светлого и темного рождает серое. Серый человек, срединный мир, где живут люди. Серая земля…

«У нас, — говорю я Мандару, — серый — это посредственность». Но талант, гений тоже имеют разную окраску, отвечает он. «Если творение приносит пользу людям, то оно светлое, а если погибель — черное. Даже ребята сразу понимают этот рисунок. Где ты находишься, спрашиваю, — тут? — О нет, — отвечает, — я там, наверху…»

Вот концепция кузнеца Бориса Мандара, опирающаяся на народный эпос. Есть девять ступеней умственного развития человека. Первая — «мать — разум», дается свыше, из космоса, от космического разума. На солнце бывают вспышки, протуберанцы, вроде этого, говорит Мандар, мать-разум испускает лучи и лелеет другой тип разума, который оформляется у ребенка до семи лет. Ребенок ходит, ищет, творит — «движущий разум». С семи до четырнадцати наступает пора «разума спорящего» Человек спорит, истину хочет найти. Потом развивается «вперед идущий ум», вперед смотрящий, вперед думающий. Человек начинает планировать жизнь, думать о будущем. Следующую ступень можно перевести на русский язык как «ясновидящий разум». Человек созревает, смотрит ясно вокруг, вперед, туман проходит, колебания проходят. Самая высшая точка развития человеческого ума, по якутской народной педагогике — разум сказителя и кузнеца. Не только кузнеца, а любого мастера, достигшего высшего мастерства в своем деле и приносящего наибольшую пользу людям. Реализовавшего свое предназначение.

А.М. Цирульников, Журнал «Сельская школа со всех сторон», Санкт-Петербург, 2003 г.

Ulus.media

 

Читайте также:

Мастер-класс по построению семейного бизнеса 22.10.2025

Интервью с опытным предпринимателем Еленой Чувилиной

Как воронежский байкер доехал до Владивостока и зачем посетил Монголию

НАШИ СОЦИАЛЬНЫЕ СЕТИ